Пошли, господь, свою отраду,
Она сейчас мне так нужна.
В бою я потерял отвагу,
Теперь я хлябь и ночь без сна.

Скромный челн на Мойке стонет
В суматошной вечере.
Меня в сон нежданно клонит
В этой вязкой тишине.

Ах, уступи ему дорогу,
Сними с души его запрет.
День пережит, и слава богу,
Другой дороги у нас нет.

Я спускаюсь, я спускаюсь
В очарованную мглу.
Я любовью занимаюсь -
С кем вот только, не пойму.

Ах, злоречье, ах, злоречье!
Больно ты уж человечье!

Но где-то Толстой прав:
Сорняки – народ крепкий,
Так просто свое не отдадут,
Их не соединишь канцелярской скрепкой,
Из цветочного горшка они точно уйдут.

Потому их и надо захватом,
По отдельности, и лопатой.

Меня не слышат,
Я дело говорю:
Не отвечай злодейством на злодейство.
Не получается. И потому
Я не люблю людского лицедейства.

Каждый слушает себя.

В пшеничном поле мотылек
Увидел чудо-василек,
Он сел на синее убранство,
Но это было лишь коварство.
- Сорняк, сорняк, – кричало Поле, -
Ступай со мною лучше в долю.
Пшеница я, всем хлеб даю,
И василек тут ни к чему.

Я гадаю на ромашке,
На меня с изумлением
Смотрят белые мордашки.
Любит, не любит, к сердцу прижмет,
Любит, не любит, к черту пошлет…
Говорят, что ромашки сорняк,
Только в это мне не верится никак.

х х х

Указательный палец левой руки
Он отрубает наотмашь,
Рассуждая: зачем, мол, «оне»?
Твоя похоть, барышня, блажь.

Твое любопытство мне в наказанье: на, бери.
Он протягивает женщине свою плоть,
Дотрагиваясь до самых губ вплоть.
В луже крови промокли его сапоги.

Он болью себя защитил от греха.
Уйди, уйди, сатана!

Но почему указательный палец левой руки,
А, скажем, не мизинец?

Он Бога обмануть решил.
Ах, лжец мой славный!
Поэтому свой перст крошил
Не самый главный.

х х х

Холстомер

Не тот оскал зубов, и хватка уж не та,
Хвост не летает так задорно.
Увы, с рожденья масть не та пошла,
Хотя удила рву еще задорно.

Эх, старость притупляет взор,
Слеза течет по вялой глади,
Уже не держит знамя ствол,
И кто-то подпирает сзади.

И все же ветхость не порок.
Жизнь нам дана без всяких мер.
К себе я был не очень строг, –
Сказал мне как-то Холстомер.

Он гордо нес свое чело,
Но нож застал его врасплох.
Конь пал, не ведая того,
Что смерть несла ему успех.

2.
Он где-то Северянин, где-то Лотарёв.
Здесь надо различать полет и недолет.
Здесь надо различать, где гений слово взял,
А где рыбак на травке отдыхал.
Два Игоря в одной упряжке.
Один дикарь, другой в тельняшке
«Алмазный хохот, жемчужный плач»…
Я вижу, как рвется к сердцу секач.
Нужны ли к стихам Лотарёва приправы:
«Виновных нет. Все люди правы»?

Я здесь, извини, перегнул слегка.
И все ж мне в радость сия чепуха.

3.
Душа-мороженое! Мило!
Я ем и размышляю вслух.
Мне не хватает в сердце мыла.
Но бог ко мне, понятно, глух.
Ему до мыла как до фени,
Забот у бога полон рот,
А тут копченые качели,
Божественный солнцеворот…

4.
И все же он не Северянин.
И все же Игорь Лотарёв.
И все же гений он местами.
И все ж «поэза» его кров.
Конечно, он не однозначен,
В эстонском свитере бунтарь.
И все же больше ему значен
Великой Родины алтарь.

5.
Ах, как глуп(ок)
Этот кубок.
С громким кипятком.
Ах, не надо этих трубок,
Что гласят о том,
Как от возли-возли-янья
Плавятся мозги.
Мне не вынести страданий
от тупой тоски.
Ах, мой громогласный кубок
В паре кипятка.
Ты уж больно, паря, глуп(ок).
Вам бы ветерка,
Да побольше.
Вот Везувий прямо в алтаре
Дышит смрадно…
Он – везу вий,
Бес на вертеле.
Кубок пусть кипит на славу,
Лотарев уже
Превратился в жгучу лаву.
Я же на осле
Все плетусь куда-то в небо,
Где кипит Луна.
Ей там киньте в сердце снега,
Можно иногда.
Окунуться в кубок хладный
Захотел петух.
Был он, правда, в этом деле
Чрезвычайно туп.
Шел он к кубку Лотарева,
Шел он напролом.
Кто-то птицу окатил
Громким кипятком.

6.
Она с душой ореха грецкого
Овсемена .. Ах, дама светская…
Теперь животик у нее.
В нем семя проросло его.
Онегена была она.
Что делать, коль любовь всегда
На теле оставляет след?
Ужаться бы, да нет уж, нет.
Пускай растет себе малыш,
Овсемененный. Лишь камыш
Напомнит, что была она –
Когда-то им онегена.

В меня входит Чехов
Каждой молекулой своего существа.
Из девятнадцатого века я слышу эхо.
Оно повторяется во мне тогда,
Когда я начинаю сравнивать себя и его.
О боже! У меня скулы свело.
Как же так?
Ты умер более ста лет назад,
А в жизни все тот же кавардак.
Помнится, ты хутор хотел купить.
Я – мызу,
С курицами и гусями крышу.
У тебя «Степь» да «Степь» кругом.
У меня сплошной «дурдом»
Ты в меня входишь, не зная меня.
Я ж тебя знаю как никогда.
Один «Поцелуй» чего стоит…

Палочка Коха сделала свое черное дело.
В сорок четыре года съела гениальное тело.
Палочка неразборчива в еде,
Ей все равно, что есть.
Книги сохранили нам гения
Уже без всякого тления.
Только обидно так рано умирать
Ни за что ни про что.
Конечно, если бы …
Увы, увы,
Микробы неграмотны.
В сослагательных наклонениях не разбираются.

Вы сегодня вроде в мо(у)де,
Несравненный Раймонд Моуди.
Дали вы нам всем отмашку
Жить в том мире нараспашку:
Мол, забудьте скорбный миг,
Смерти нет – вот мой вердикт!
Я вам верю, Раймонд Моуди,
Нынче вы уж больно в мо(у)де.
Я хотел бы в кому впасть
И в туннель любви попасть.
Светоносный облик бога…
Всем к нему у нас дорога.
Мне б клиническую смерть,
Подержать в руках ту ветвь,
Что растет в иных мирах,
Очень хочется, но так,
Чтоб и веточки Земли
В наших душах проросли.

ЗНАКИ ПРЕПИНАНИЯ

Ура! Смерть не точка, а запятая.
Мне эту мысль надо сберечь.
Синтаксисом я себя залатаю,
Чтобы мозги не дали вдруг течь.

Я сохраню аппарат к работе
В подданстве не моего Божества.
Зреют во мне человечьи заботы
О добром здравии Творца.

Только знаки препинания
Я в жизни не так расставлял.
Невежеству я находил оправданье,
В ошибках себя возвышал.

Да, я, конечно, не совершенен,
Да и душа не чиста,
Если по правде, я не уверен,
Что благоволят ко мне небеса.

«Любовь» я зачем-то беру в кавычки,
Чтобы прикрыть ее срам.
Это от старой советской привычки
Правду закутывать в хлам

Что же касается многоточий,
Это с намеком на «ять»:
Что не досказано, полномочья
Автора не отменять

Ах, как люблю я двоеточья,
Ставя их невпопад.
Я однородности многострочья
Д о сумасшествия рад.

И вопросительный знак, конечно,
Ставил бы я повсюду.
Жизнь человечья быстротечна,
Не бейте напрасно посуду.

Что же касается восклицаний,
Я бы понизил их тон.
Все-то мы делаем с опозданьем
И несмешным кувырком.

Жизнь после смерти – приятная штука.
Я бы рискнул умереть,
Только не верю я в эту науку,
В этот божественный бред

Реинкарнация

Я посмотрел на свое тело.
Все во мне вдруг вспотело.
Оно все усеяно «рубцами»,
Достаточно глубокими местами.
Выходит, я сам так постарался:
С кем-то отчаянно дрался
И был убит как варяг,
Оставив будущему родимых пятен товарняк.
Теперь я знаю, что такое реинкарнация,
Родимых меток плодовитая овация.
А придумал эту теорию Ян Стивенсон.
Как-то ему приснился сон
О том, что переселение душ
Оставляет следы. И никакой душ
Их не смоет, эти отметины.
Я, пожалуй, с такой теорией соглашусь.
Носить на своем теле былую славу, конечно, чушь,
Но всякое бывает.

Я буду возжелать

«Я буду возжелать, я буду пить.
Мне завтра все равно не жить».
«Как грустно, ты боишься смерти?»
«Боюсь, боюсь, боюсь, поверьте».
«А ты не бойся, смерть всего лишь
та дверь, которую откроешь
в мир не встречавшийся тебе.
Ты часто пребываешь там во сне».

Я был здесь прежде, чем вошел.
Я буду здесь, когда уйду отсюда.

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЖИЗНИ И СМЕРТИ

Все едут без билета в мир иной.
Пусть едут. Я их все равно не оштрафую.
Сегодня праздник, кажется, лихой -
Встречают люди смерть напропалую.
Зачем платить, когда конец всему?
Я и без денег прокачусь на бесе.
О, дал бы, братец, мне свою метлу,
Всю жизнь ты был во мне лихим повесой.
За что платить?
Пришел я в этот мир,
чтоб кто-то мог услышать крик младенца.
Ах, самолюбие! Оно тебе вредит,
Куда же от тщеславия деться?
О смысле жизни думать ни к чему.
Жизнь без меня уже осеменилась
Нет, лучше я себе дорогу оплачу
В ту степь, которая мне снилась.

А там уже есть мое тело,
И чувства, и сердце, и ум.
А там уже есть моя стела
Без всяких засушливых дум.
И ждет меня поезд нездешний.
Пора возвращаться назад,
Чтоб начал я жизнь, конечно,
Как праздничный майский парад.

Мне не хочется жить в Галактике

Мне не хочется жить в Галактике,
Что висит над моей головой.
Говорят, у нас нет другой практики.
Зазеркалье, увы, дом не мой.
Млечный путь – моя Родина здешняя.
Что там дальше в неведомой тьме?
Может, станция наша конечная?
Бог же где-то ютится во мне.
Бог во мне? Может быть, я не знаю.
Только тянет меня на простор.
В те места, где гранаты взрывают,
Там, где будят солдат на подъем.

И все же не хочется быть мне другим

И все же не хочется быть мне другим,
Привычка – вторая натура.
Давай уж о смерти, мой друг, помолчим,
Пусть в страсти рвет струны бандура.

Вегетативная душа

Вегетативная душа
Взлетела ввысь, слегка шурша.
Внизу осталось мое тело.
Нет, господа, это не дело.
Давайте уж оставим в поле
Мою трепещущую долю.
Растительность в моем мозгу
Мне, прямо скажем, не к лицу.
Она к лицу двум сестрам, почкам,
И сердце радо этим строчкам,
Что излагает здесь поэт
Уж много, много тысяч лет.
Вегетативная поверхность
Моей души – сплошная ветхость.
Увы, нейроны тоньше стали.
Но, скажу прямо, не устали
Служить на благо бытия.
Ах, возвратись, душа моя!
Я в морге. Но еще есть время
Улечься мирно в свое тело.
А я уж, я уж, встав из гроба,
Пойду. Нас ждет, мой друг, дорога.
Куда? Прости, не знаю я.
Земля – планета круглая.
Мы все равно придем туда,
Откуда начали свой путь.
Зачем спешить нам в небеса?
Пожить бы здесь еще чуть-чуть.

Ах, извини за это осужденье

Ах, извини за это осужденье.
С рожденья мы все в кандалах.
Лишь в смерти вижу я спасенье -
Чтобы взойти в иных мирах.